Епархиальная газета

---

ПОСЛЕДНИЙ НОМЕР

АРХИВ

КОНТАКТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

МОЙ СИНАЙ

    Когда мы подъехали к монастырю Святой Екатерины, был уже двенадцатый час. В ночном небе, как и положено на востоке, месяц плавал в горизонтальном положении. Долгие сборы туристической группы чуть не по всем отелям побережья и обязательные остановки в сувенирных лавках растянули время пути почти до четырех часов. По-моему, эти сувенирные торговцы представляют собой прямых потомков средневековых кочевников варваров, собиравших на дорогах и паломнических тропах свою дань разбоем. И сейчас эти разбойничьи кордоны, замаскированные под лавки и магазины, стоят на всем пути следования. Проехать без остановки невозможно, гид обязательно затащит всю группу в магазинчик, предварив посещение рассказом о том, что только здесь, в этой лавочке, можно купить нечто уникальное, подлинное и по приемлемой цене. А потом, поджидая разогретых торговым ажиотажем туристов, попивает с хозяином кофе, а покидая заведение, сует в карман свой бакшиш.
    Вываливших из очередного автобуса туристов встречала хищная толпа торговцев бедуинов.
    - Одеяля, платок, одеяля, платок, - дико кричали чумазые парни, размахивая пледами и арафатками (пестрыми платками), наступали на нас и не давали пройти.
    - Не отстаём, подтягиваемся все сюда, - гид встал на придорожный валун. - Имейте в виду, что групп поднимается много и чтобы ориентироваться в толпе, назовем нашу группу "Моисей", договорились?
    - Договорились, а монастырь мы посмотрим? - дружно отвечали пока еще свежие и бодрые туристы.
    - Посещение монастыря на обратном пути, сейчас мы зайдем в кафе, там вы оставите свои сухие пайки, чтобы идти налегке, воду возьмите с собой. И вперед. Подъем обычно занимает четыре-пять часов.
    - А там очень холодно?
    - Купите плед, накинете если что.
    Народ был одет легко. Пиджачки, кофточки. В отеле предупреждали, что наверху, на горе да еще ночью, будет холодно. Но поверить в то, что будет очень холодно, когда вокруг все залито нещадным солнцем, а на встречу с турагентом разморенный турист "приполз" с пляжа, едва прикрыв тело шортами, было трудно. Там, на встрече, когда я оплачивала эту поездку в монастырь Святой Екатерины и подъем на гору Моисея, мне говорили, что подъем будет ночной, идти в гору не просто, и что вернемся мы в отель где-то часа в три-четыре. Ну, я так и подумала: отъезд в восемь часов вечера, туда-обратно, под утро приедем в гостиницу, выспимся, отдохнем. Это, наверное, на отдыхе, от расслабухи, так теряешь бдительность. Мне и в голову не приходило, что вернемся мы только на следующий день к вечеру, что предстоит никакая не экскурсия, а серьезное испытание, и что потрясение, которое я испытала, все пережитые эмоций и напряжение этого подъема не просто оставят след в памяти, а изменят мою жизнь. Это восхождение, которое начиналось как рядовая экскурсионная поездка, неожиданно заставило меня задуматься о моей жизни, о смысле ее, если хотите. Ведь все мы идем, все мы в пути пока живем. А куда идем, как идем, да и движемся ли вообще, а не сидим ли в придорожной пыли - разморило, и вставать не хочется? А может мы уже на краю, и вот-вот сорвемся в пропасть?
    - Группа "Моисей", за мной! крикнул паренек-гид и зашагал в темноту. Освещение автобусной парковки осталось позади, и теперь мы шли от одного пятна света под фонарем до другого. Справа тянулась высоченная стена монастыря. Еще выше стен, на фоне неба плыли зубцы угловой башни, в которой были ворота. Эти мощные стены здесь, в пустыне, заставили представить, как жутко было обитателям монастыря, когда с гиканьем и свистом носились вокруг всадники с факелами, храпели кони, гортанные крики разрезали ночь, и орды дикарей-кочевников осаждали монастырь. Тем не менее, это один из самых древнейших монастырей, заложенный еще во времена святой царицы Елены. И монастырская жизнь здесь не прекращалась ни под напором варварских набегов, ни под мусульманским мечом. Вот только устоит ли она сейчас, не вытопчут ли все здесь равнодушные и циничные туристы?
    Обогнув стену, мы вышли к подножью гор. Фонари кончились, сумрак, обступивший вокруг, не давал увидеть ничего вблизи, но дальние очертания гор в небе были видны.
    Наша группа растянулась на ходу, кто-то убежал вперед, а мы отстали. Но в начале пути все мы шагали достаточно бодро, переговаривались, шутили. Народу вокруг было много. Рядом покрикивали гиды, наши пастухи:
    - Группа "Адам" здесь?
    - Эй, "Ева" , догоняй!
    - Идем, идем , - весело отвечали туристы.
    Были и другие группы, у каждой свое название. Все догоняли, обгоняли друг друга. Толпились, временами останавливаясь. Дорога сужалась. В автобусе каждому из нас выдали по фонарику , и теперь можно было идти, освещая себе дорогу.
    Кое-где, то прямо на тропе, то чуть с краю на камнях лежали верблюды. Тут же рядом группами стояли погонщики, в длинных, когда-то бывших белыми, рубахах до пят.
    - Кэмел, кэмел, хочешь верблюд? Дэсят фунт, - аборигены не унимались. Туристы для них как стадо баранов, которых они пасут, гонят и стригут.
    Под ногами скрипел песок, попадая в туфли. Нас предупреждали, что обувь должна быть удобная, да я и сама это понимала, но кроссовок с собой не было, были летние туфли без каблука, пришлось надеть их. После поездки они годились только на то, чтобы их выбросить. Но стало жаль, и я оставила их как память об этом незабываемом восхождении.
    - Ужас какой! Как тут можно идти? Камни под ногами, не видно ничего, на каждом шагу запинаешься! - дама в короткой кожаной курточке энергично двигала задом впереди, в свете моего фонарика.
    - Никто не заставлял, сидели бы сейчас в баре, красота - всё включено! - дядечка шумно вздохнул, продолжая шагать.
    - А привал когда будет? спросил длинный очкарик.
    - Мы же только метров сто отошли. Устали - можете взять верблюда. Заплатите - довезут без проблем.
    - А сколько идти? - спросила дама.
    - Я же вам объяснял , будем идти до утра и встретим рассвет на вершине. Гид остановился, обернулся и громко крикнул: "Моисей, не отставать!"
    Да, действительно, поехали как-то без особых расспросов и уточнений. Экскурсия под названием "Рассвет на горе Моисея" с посещением монастыря Святой Екатерины. Мало ли экскурсий бывает. Турист - человек любопытный, настроенный на развлечения и авантюры. Мои библейские Познания - практически никакие. Ну, помню, конечно, как и все: Моисей водил евреев по пустыне сорок лет, там в пустыне явлены были ему заповеди, скрижали завета. И вот подвернулся случай побывать на той самой горе, где с Моисеем говорил Господь. Интересно!
    Как-то в одном интервью меня спросили, верю ли я в Бога, верующий ли я человек. Я ответила: "Не знаю, как все, наверное..." Люди вспоминают о Боге, когда поприжмет, когда проблемы возникают в жизни. Редко, но и я заходила в церковь. Свечку поставить, записочку подать. Как все. А так, жизнь была быстрая, суетливая. Работа, дом, семья. Да, нет, пожалуй, работа, работа и еще раз работа. А семья - это уж в третью и в четвертую очередь. Даже когда сын рос, приходила домой и не слышала того, что он мне рассказывал о своих проблемах, торопясь, запинаясь. Так и не научила его хорошо выговаривать букву "р". Пожалела маленького отвести к врачу и подрезать уздечку под языком. Так теперь и картавит. А может, еще и потому не научился говорить, что не с кем было. Мама приходила с работы, сын с ней говорил, а она его не слышала, потому что продолжала думать о своих проблемах. Стояла у плиты, что-то готовила, ставила на стол. Он толкался рядом, заглядывал в глаза, щебетал. Кивала, соглашалась, а сама была не с ним, а со своей работой. Он рос, стал реже встречать меня у двери, перестал заглядывать в сумки: а что ты принесла? Потом приходилось кричать, звать к столу. Личных занятий и дел в своей комнате стало больше. А потом уехал учиться, стал совсем самостоятельным. А я так и осталась мамашей, которая недослушала своего ребенка в нужное время, когда ему хотелось быть услышанным. Теперь, даже приезжая после трех-четырех месяцев разлуки, редко чего расскажет о себе, своей жизни. Вот и осталась я со своей работой, которая заменила все заботы и о семье, и о муже, и о сыне. Такая уж я. Есть женщины домашние, а есть общественные. Наверное, я общественная. Звучит как-то двусмысленно, но как по-другому скажешь, если действительно, будучи замужем, я так и не встала за мужем, а только наравне, или впереди. Всегда среди людей, в обществе, а не вдвоем, закрывшись ото всех. Нет, все-таки я общественная. Так вот, работа не давала заняться семьей, не говоря уж о том, чтобы задуматься о себе, о своем внутреннем состоянии, о душе своей. А, может быть, я всю жизнь пряталась за свою работу , как за стену, от своих внутренних проблем? Недодала мужу, семье, сыну есть причина работа. За мамой после инсульта сама не ухаживала, сиделок наняла, тоже работа виновата. О Боге не задумывалась - некогда, всё время на работе. И вот, на тебе - работы нет. Пустота. И есть масса времени подумать обо всём. О Боге, о душе. А началось тогда, на Синае.
    Продолжаем идти, толкаемся, наступают сзади на пятки. Вокруг кромешная тьма. Южные ночи как чернила. Справа стена, а что слева - не видно, даже если посветишь фонариком. Видно крайний камень на откосе, а что за ним? Света моего маленького фонарика не хватает рассеять эту плотную черноту. Но понимаешь, что там обрыв, пропасть. Как глубоко, как высоко не видно.
    Впереди кричат по-арабски и ругаются крепко по-русски. Все встали и прижались к стене. Мимо, покачиваясь и далеко выбрасывая вперед ноги, проходит вереница верблюдов. Здесь, на узкой тропе, они кажутся жутко огромными. Погонщик продолжает что-то кричать, оглядываясь и тряся кулаком. Верблюды проходят так близко, почти задевают нас, обдает животным запахом.
    Двигаемся дальше. Какое там холодно! По спине течет, вся мокрая от пота. Разговоры в толпе стихли. Слышно только тяжелое дыхание от напряженной ходьбы, да хрустит песок: шур-шур-шур. Шаг за шагом, шаг за шагом. Прыгают кружки света от фонариков под ногами. Молчим, сопим, идем. Устали. Смотрю вперед, вверх и вижу вереницу двигающихся огоньков. Серпантином вьется тропа, огибая гору, сначала влево, потом поворот и вправо, подымаясь все выше и выше. Там впереди нас идут, идут люди, много людей. В темноте их не видно. Видно только свет от фонариков. Изгибается и вьется по склону светящаяся лента.
    - Моисей! Остановка! кричат откуда-то сверху. Торопимся, стараемся не отстать, догнать. Вон, уж где наши!
    Площадка для отдыха такая узкая, маленькая, что ни присесть, ни привалиться негде. Можно только стоять, практически, вплотную друг к другу, толкаясь локтями. Здесь собрались несколько групп. Тучные немцы, все с лыжными палками для удобства в ходьбе, маленькие японцы в круглых касочках с фонариком на лбу. Люди переводят дыхание, отдуваются, тяжело вздыхают.
    - Вы хоть темп пониже возьмите, мы тут люди в возрасте,- обращаюсь я к гиду, - за вами не угонишься, а мы отстанем и потеряемся здесь в пустыне.
    - "А здесь в город одна дорога...", помните? Не заблудитесь, даже если отстанете, вершина одна, там и встретимся, - смеется он.
    Парень - полукровка, отец араб, мать русская, рассказывал нам в автобусе, что учился в Москве. По-русски говорит без акцента, внешне похож на араба. Среди них выделяется только ростом, но и по поведению и по всем манерам видно, что здесь он свой.
    Ну, вот, постояли две минуты, а я уже замерзла. Одежда мокрая от пота, а температура значительно понизилась, градусов пятнадцать, не больше. Всё, пошли дальше. По-моему, я уже натерла мозоль этим песком в туфлях. Дорога уже всё круче забирает вверх. Всё тяжелее ступать. Каждый шаг отдается в теле усталостью и болью, дается с трудом. Закрадывается мысль: "Не дойти!" Но даже отойти в сторону некуда. Тропа узкая , с одной стороны стена, а с другой - даже подумать страшно. Расслабляться нельзя, все шагают вперед. Иду и я. Но устала жутко. Таких нагрузок я не испытывала, пожалуй, со времени студенчества, когда физрук гонял нас по Кусковскому парку для сдачи норм ГТО. Подымаю голову, смотрю в небо. Боже мой! Какая красота! Звезды! Словно кто-то безмерно богатый и бесконечно щедрый рассыпал, разбросал горстями бриллианты. Так много и таких крупных и ярких звезд я никогда не видела. Казалось, только руку протяни - и взять можно. Вот говорят: небо в алмазах! Точно! И тут же спотыкаюсь, чуть не падаю, утыкаюсь в чьи-то ноги. Еле удерживаю равновесие. Ага! Вот оно, только задерешь голову, замечтаешься, заглядишься на звезды, тут и споткнешься. Нет уж , милая, не задися на звезды, тут и споткнешься. Нет уж , милая, не задирай нос, смотри под ноги. Нечего мечтать о далеких мирах, надо просто жить на земле. Смотреть под ноги. Не разевать рот. Вот и я - размечталась, понесло. Так высоко замахивалась. Такой задор взял, такой кураж... Это я опять про свою работу. Вот уж истинно: "...или развеличахся, или разгордехся, или разгневахся..." Но Господь, милостивый Отец наш,. встряхнул и на землю поставил , у самой пропасти удержал . "Не хотяй смерти грешнаго, но якоже обратитися и живы быти ему.." Господи, Царю Небесный, Утешителю, Душе истины , умилосердися и помилуй мя, грешную рабу Твою!
    Потом были еще две остановки, шли дальше, становилось холоднее. Как-то уже привыкли шагать, просто шагаешь и шагаешь, голова стала совсем пустая, даже уже ничего не чувствовала, в какой-то прострации.
    Потом была еще остановка. Дальше идти не хотелось. Не верилось, что можно дойти. Охватил страх и отчаянье не смогу. Огоньки фонариков подымались так высоко и далеко, что дух захватывало. Так бывает в жизни, когда плохо, когда так накатит, что кажется, совсем захлестнет волна отчаянья: всё, ничего уже не будет, всё зря... А потом оказывается, это еще что, цветочки, это ерунда. Можно было и потерпеть. Потому что за одним испытанием приходит следующее... И вот тропа кончилась и начались ступени. Тут-то прежний путь показался прогулкой. Вот тут-то надо было не просто шагать, а с усилием подниматься на каждую ступеньку, надо было суметь каждый раз удачно поставить ногу, чтоб не оступиться. Ступени разновысокие, то узкие, то широкие, шаг сбивается. Энергии, чтоб идти, требуется вдвое, чем по ровной песчаной тропе. Камень гладкий, в моих туфлях скользко, того и гляди свернёшься. Наступил момент, когда я подумала: все, дальше мне не шагнуть. А отойти не куда. Сейчас упаду тут в ноги и буду лежать, пусть перешагивают. Все, больше не могу! Но, тут и все приостановились. Там впереди замешкались и все встали. И я перевела дыхание, а потом, сделав над собой усилие, смогла сделать следующий шаг. А потом еще и еще.
    В конце концов мы дошли, доплелись, доползли до самой верхней площадки, на которой стояли несколько хибар. Здесь дул сильный ветер и температура была еще ниже - хорошо, если градусов десять, а то и ниже. Все тут же ринулись к этим сарайчикам, но там народу уже было битком. Я кое-как протиснулась, нашла местечко на лавке, присела. От усталого равнодушия не побрезговала каким-то травяным чаем из пластмассового стаканчика за пять долларов, который был подан мне жутко грязными пальцами, одним из тех, кто и здесь на вершине стриг нас, туристов-баранов. После этой остановки-привала надо было пройти еще пятьдесят ступеней до самой вершины, к смотровой площадке. Небо стало светлее. Времени было около пяти часов утра. Сколько же мы шли? Оказывается, больше пяти часов. Не могу поверить. Сколько раз за всю дорогу я думала: Господи, мне ведь не дойти! Как посмотрю вверх, конца веренице огоньков не видно. Где же вершина? Не видно конца дороги! И только под ногами: шур-шур-шур, хрустит песок...
    А не надо загадывать и заглядывать вперед. Не надо гадать: дойду не дойду. Надо просто идти. Наше дело - идти. Месить ногами песок жизни нашей. Все остальное в руке Божьей. Нечего завидовать: те-то вон уж где! Как бы догнать. И впереди тебя идут, и позади идут. Есть и те, кто ближе к вершине, и кто за тобой идет, догоняет. Иди и ты, а то побежишь, выдохнешься, расплещешь свое дыхание, упадешь, захлебнешься. Нет, ты просто иди. Спокойно, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Смотри под ноги, голова вниз. Но ведь и на небо взглянуть хочется! Да, хочется! А взглянешь - голова закружится и упадешь. Звезды с неба рукой доставать - занятие заманчивое, но опасное. Оступишься и в пропасть. Держись. Молись. Иди. А дойдешь или нет, это один Господь знает. На него и надейся. Он рядом.
    На вершине маленькое каменное строение церковь Пресвятой Троицы. Народу вокруг много, стоят и сидят, где только можно. Лепятся на самом краю. Все молча смотрят в одну сторону. Туда, на восток. Там светлое небо. На его фоне силуэт горы как аппликация на детской картинке. Люди разные, всё больше наши российские туристы. В отдалении группа монашествующих в черных одеждах. Рядом с ними паломницы. Видно по одежде, все в платочках и в длинных юбках. Как они сюда пришли в этих длинных юбках? Такой путь! Туристы все в брюках: и мужчины, и женщины. Мои желтые джинсы все в пыли. Где уж тут беречь чистоту. За пять долларов дали напрокат "одеяло" - какой-то грязный ковер. Грубый, не гнется, закутаться не могу как следует, большой и тяжелый. С этим "одеялом" на плечах я кое-как прошла последние пятьдесят ступенек до вершины , зато здесь смогла сесть прямо на камень, подослав его. Стоять сил уже не было. Еще ожидание. Мне сказали, кто встретит рассвет на вершине горы Моисея, тому прощаются все грехи. Смотрю в светло-серое небо, туда, где должно появиться солнце. Всё вокруг какое-то светло-серое, скалы, вершины, камни. И небо. Тихо. Кто-то молится, поет рядом. Я зашла в церковь, но служба уже кончилась. Надо что-то сказать, как-то обратиться, что-то попросить? Мысли крутятся в голове, не могу сосредоточиться. Не умею молиться. Привычка и умение нужны для любого дела, в том числе и для молитвы. Но ведь я здесь, Господи! Выхожу встречать солнце. Может, это правда про оставление грехов?
    В горло подкатывает ком, щиплет в носу. Хочется плакать. Но на душе радость одолела такой подъем. Гид говорил, что высота Синая над уровнем моря - без малого три тысячи метров. Понимаю, что это не сама я прошла этот путь. Только своими силами, самой бы мне не дойти. Отчаялась бы, струсила. Слава тебе, Господи, привел! Такая радость!
    Кромка силуэта горы над самой верхушкой размывается и вдруг очертание лопается, разрезается светом. Перевалив через хребет, лучи расцветают золотой звездой на макушке. Сияние усиливается, показывается край солнца, становится больно смотреть. Так быстро, и двух минут не прошло - солнце уже над горой, белый сияющий диск. Глаза отведешь, и везде за взглядом прыгает черной точкой негатив. Горы уже не серые, их заливает золотом. Все вершины уже в ярко-желтых пятнах солнца. В тени склоны стали темнее, даже как будто синими от контраста со светом. Все расцвело, ожило, как будто промылась, проявилась картинка. Сияние солнца нарастает, в белом пятне появился огненно-рыжий круг. В горле пульсирует, бьется живое ожидание счастья.
    Потом был обратный путь. Та же дорога, только всё видно. Кругом скалы нависают, обрывы, каменные россыпи в ущельях, белеет серпантин дороги по склонам, а далеко внизу игрушечная коробочка- монастырь.
    В монастыре нам показали древний колодец и необыкновенный терновый куст Неопалимую Купину, где Господь говорил с Моисеем. Библейский сюжет был как-то отдельно от нашей сегодняшней туристической жизни. Все устали, хотелось отдохнуть, позавтракать. Становилось жарко, народ разделся, майки, очки. Из замотанных и укутанных паломников все быстро превратились в респектабельных туристов. Выстроилась очередь в туалет. Народ достал свои сухие пайки. В тени все сидячие места были заняты.
    Обратный путь лежал через очередной магазин мануфактуры. Три часа в автобусе, и мы снова на Красном море. Вот и наш отель. Вошла в номер. Можно полежать, отдохнуть, смыть пыль и песок. После душа уселась на балконе, внизу зеленый газончик, все в цветах, вдали за домиками море. Ноги продолжали гудеть. Подумала, а если бы сказали сейчас: еще раз пойдешь туда, пройдешь эту дорогу? Вот теперь, когда знаешь, чего это стоит. Не знаю. Нет ответа.
    Как все же мудро устроена жизнь! Нам не дано знать будущее, свой путь, повороты судьбы, испытания и трудности нашего подъема. Не надо знать, чтоб не бояться, не трусить, не прицениваться: дойду - не дойду, не срезать путь по своему хотенью, а просто идти и пройти до конца, до вершины. Подняться на свой Синай. Если суждено...
    Когда закончились две недели моего отдыха, на обратной дороге, при подлете к Москве, мы попали в плотный туман. Самолет зашел на посадку и вдруг снова начал набирать высоту. Потом еще раз. Народ прижал уши, разговоры прекратились. Стало тихо, только гудели моторы. Когда самолет зашел на третий круг, время остановилось. Я никогда не боялась летать, но тут замолилась: "Матушка Пресвятая Богородица, мне бы еще пожить...".
    Самолет снова взмыл, прошел вздох облегчения, но народ вопросительно переглядывался. Через некоторое время объявили, что посадка будет в Нижнем Новгороде.
    Я вспомнила этот мой страх и нашу нечаянную остановку в Нижнем позже, когда неожиданно закончилась моя работа.
    "Ничего личного, - было сказано мне, - Но на ваше место есть другой человек". Я по гордости не стала ничего выпрашивать, резко написала заявление, даже задуматься не успела, как всё быстро произошло. Оторопев от своей решительности, я позвонила знакомому батюшке и сказала: "А меня с работы уволили".
    - Слава Богу, - сказал он. - Собирайся и поезжай в Дивеево. Поживешь, успокоишься. Тебе помолиться надо. А Господь всё устроит.
    - А где это Дивеево? - спросила я, абсолютно далекая от церковной жизни.
    - Нижний Новгород, - сказал отец Андрей и положил трубку.
    А меня обожгло! Точно! Нижний Новгород! Тогда был край, какой-то обрыв, что-то должно было остановиться. Но не остановилось, с третьей попытки выпал Нижний Новгород. Был дан шанс. Кто-то молился за меня. Мама! Я вспомнила, её сидящую на постели, разбитую болезнью, согнутую спину, безвольную руку и взгляд… Взгляд! Как будто изнутри, из какой-то её далекой уже глубины, сквозь страданья и боль, сиял неугасимый источник света. Такой силы был этот взгляд. Она не могла говорить, а только смотрела на меня. Как будто ниточку протягивала. Эта нить и сейчас связывает нас. Эта нить - её любовь. А я глупая, раздражительная, вечно спешащая на свою работу. Мне некогда было её накормить, не то, что посидеть и подержать её руку в своих руках. Как мне больно теперь, когда её нет и ничего не изменить! Только этот взгляд все держит меня за душу и сейчас. Я знаю, это она меня спасла, она отмолила меня, бросилась там в ноги, умоляла, просила, плакала. Чтобы пожила еще её дочь, чтобы одумалась в бесчисленных своих согрешениях, удержала ум свой от лукавствия мира сего. И чтобы могла помолиться за неё.
    Я собралась и поехала в Дивеево. Надо идти...

    Я часто их вспоминаю - пожилой мужчина и девочка. И сейчас эта картина стоит у меня перед глазами: он, согнувшись, уходит вдаль по снежному тротуару и несет её на спине, подхватив сзади сцепленными в замок руками, а она прижалась к нему, обхватила за шею, прилипла, а ноги, обутые в большие, не по размеру валенки, неуклюже растопырены в стороны...
    Монастырские службы длинные, особенно постом. Я, не привычная, тяготилась многочасовым стоянием, ноги отекали. Но ещё больше напрягала теснота. Потом прочитала как-то, оказывается, всем, ну, не всем, так многим, новоначальным мешают люди в храме. Есть такое искушение. Вот и мне казалось, что со всех сторон толкают, давят, задевают, и от этого совсем нечем дышать. Хотя, и действительно, в громадном Троицком соборе каждую службу на страстной неделе было многолюдно. По центру и в левом крыле, вокруг раки с мощами преподобного Серафима, всегда стояли монашки и послушницы, справа - мужчины, рабочий народ - строители, штукатуры, маляры, реставраторы. Дальше - местные мужчины и женщины, многие с детьми, а позади, на входе толпились паломники и туристы. Как только начиналось каждение храма, народ расступался, и напирал, прижимал куда-нибудь к стене. Я всё время пыталась встать куда-то в уголок, чтобы не толкаться.
    В ту праздничную ночь я пришла пораньше, чтобы занять место. Женщина у подсвечника попросила меня за ним присмотреть, а сама ушла исповедаться. Я встала к свечам. Народ прибывал, обступали меня со всех сторон. Но я при деле, на послушании у подсвечника. И на мою рабочую территорию не посягали. А потом стали складывать сумки, одежду, вещи к моим ногам, вокруг подсвечника. Обложили меня со всех сторон, и вокруг меня образовалось совершенно свободное пространство. Оглянусь, храм битком, а меня ни разу не толкнули, не задели даже за всю службу...
    Этого мужчину я ещё раньше заметила. Он был какой-то не здешний что ли. Народ вокруг простой, одет как-то не современно, без всякой претензии быть моднее, а по-деревенски. Да и не велик город - Дивеево, деревня и есть. Правда, приезжих много из Новгорода, да и из Москвы. Но ведь в паломническую поездку не особенно наряжаются. И все же, мы у себя в городе даже и не представляем, как на самом деле живет глубинка России. Наш город - как Москва - богатый, сытый, даже "пробки" на дорогах почти столичные, размах и амбиции те же. А там где нет таких производств, как у нас, нет и денег, и народ живет мало сказать - скромно, народ бедно живет. Здесь в Дивеево я только и увидела настоящую Россию. Деревянные покосившиеся домики, паломники закусывают на скамеечке с газетки, а в храме - платочки, платочки, поношенные курточки, старенькие пальто, телогрейки даже. Все серенькое, тёмненькое, невзрачное. На фоне этой убогой толпы даже чёрные одежды монашек смотрятся элегантно.
    Этого человека я заметила потому, что он не был похож на остальных. Он выделялся. Одежда его тоже была простая: старая и затертая уже дублёнка. Но его манеры, открытый приветливый взгляд, не просто седые, а белые длинные волосы, красная тесьма через лоб - привлекали внимание. Роста он был не высокого, худощавый, думаю, лет шестидесяти. Он всё время всем кланялся. Говорил весело, смотрел открыто, но улыбка была какая-то извиняющаяся. И всё время кивал головой во все стороны, в каких-то полупоклонах. Как будто мирил всех или уговаривал не сердиться, не ссориться, в чём-то убеждал.
    С ним рядом была девочка лет семи-восьми, долговязая и не складная. Пальто на ней было размера на два ей велико, перепоясано пола на полу солдатским ремнем, рук не было видно из-за длиннющих рукавов. В этом несуразном наряде она была ещё более неповоротлива, а он тащил её за длинный рукав, ловко поворачивал, проталкивал впереди себя сквозь народ, как куклу. И всё время всем кланялся, что-то говорил, объяснял, улыбался.
    Они приходили на каждую службу. В тот вечер они протиснулись ко мне. Он снял свою дублёнку, скомкал и сунул вниз под подсвечник.
    - Приглядите, будьте добры, мы с доченькой на исповедь пойдем,- попросил он меня, улыбаясь, и успел три раза поклониться.
    - Здесь, наверное, запачкается маслом, или воском закапают,- пожалела я его куртку.
    - Ничего, всё святое здесь, слава Богу, - ответил он, снова поклонился и стал разматывать девочку. Развязывал платок, сдергивал пальто, крутил её, как неваляшку. Она повернулась ко мне, и я увидела бледное личико, открытый рот, опущенную вниз, оплывшую, как будто из размягшего воска, нижнюю губу и глаз из-под челки, с закатившимся под самое веко пустым зрачком. Совсем не живая, и правда - кукла, больная девочка. Какой-то холодок страха, неприязни и даже брезгливости пробежал у меня по спине. Так бывает, когда близко увидишь чью-то болезнь или уродство. Печать безумия на человеческом лице, особенно на детском, всегда цепляет сердце, как гвоздём за рукав.
    Какая странная пара и кто этот человек, похожий на учителя, как мне показалось, на преподавателя музыки?
    Та светлая служба прошла удивительно быстро. Предпраздничное напряжение чувствовалось во всём. Особенно благоговейно слушали чтение Деяний, зажигали свечи, крестились, кланялись. В толпе земной поклон не положить, и от этого ещё чаще крестились и вздыхали. После занесения плащаницы в алтарь стало тихо, все замерли, только потрескивали свечи на моём подсвечнике. В полночь тихо, глухо, издалека послышалось пение. Оно усиливалось, нарастало, стало полногласным. Царские Врата распахнулись.
    - Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити.
    Народ зашевелился, оживленно оглядывались, вытягивая шеи стараясь увидеть поверх голов. Двинулись и потекли за хоругвями на крестный ход, теснясь и надавливая друг на друга от праздничного нетерпения.
    Потом стояли на улице, замёрзшими пальцами прикрывали огоньки пламени в самодельных фонариках из пластиковых бутылок, и радостно повторяли:
    - Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!
    После улицы входили, растекаясь по приделам. Весь собор сотрясали радостные возгласы священников: "Христос воскресе!" и раскатистые дружные ответы прихожан: "Воистину воскресе!"
    Как странно, думала я: в нашем городе больше трехсот тысяч жителей, а храма всего два. А здесь, в глуши, в глубинке в храме яблоку негде упасть. И не только в монастырских соборах, но и в городе. А вокруг! Проезжаешь по трассе: чем дальше от Москвы, то, что ни деревня - обязательно церковь. И чем беднее люди живут, тем больше и богаче церкви. Парадокс. Но так и живёт человек - богатому и сытому Бог не нужен. Бога вспоминают в нужде, на краю, когда душа болит или слёзы душат. Только тогда ищут дорогу к храму.
    Литургия закончилась, народ снова зашевелился. Выстраивали в ряд столы для куличей, пасок и корзин с крашеными яйцами. Все зашуршали пакетами, начали выставлять свои припасы под окропление.
    - Христос воскресе! - снова протискиваясь ко мне радостно провозгласил "учитель", подталкивая к подсвечнику свою "куклу".
    - Воистину воскресе!
    - Спаси Господи, приглядели. А мы с дочкой причастились,- кланялся он,- дай вам Бог сквозь все мытарства стрелой пролететь, Ангела Хранителя! Слава Богу за все!- приговаривал он, собирая вещи, и радостно улыбался. Замотал, закутал свою девочку и пошёл весело напевая : "Христос воскресе из мертвых..."
    После службы я пошла в трапезную разговляться. Хоть и праздничная, но трапеза была по-монастырски строгая, без лишних разговоров. Яйца, сыр, творожная пасха с изюмом. Удивительно, привел же Господь меня, абсолютно мирскую и не воцерковленную, Пасху встретить в Дивеево. Здесь всё было так ново для меня. Даже обращение друг к другу. Например, входят в дом или комнату и говорят: "Благословите". Это приветствие. А "Ангела за трапезой" - это значит: приятного аппетита. Спокойной ночи - Ангела во сне. Никаких действий без разрешения не предпринимается. Всё не спеша, только по благословению, ничего самовольно не делается. Для меня это так непривычно. Я всегда считала умение самостоятельно принимать решения и энергично действовать достоинством и своим безусловным правом.
    Приехала я сюда с тяжёлым сердцем, со слезами. Здесь в непривычной для меня физической работе так уставала, что после послушания, то есть дневной работы по хозяйству, да ещё после длинной вечерней службы, хотелось одного: поскорей лечь спать. Какие там думы? Только бы голову до подушки донести! Так сложилось, что жалеть себя времени не было. Но подумать - времени хватало. Правда, с ответами на вопросы было пока трудно. Ходила по канавке, читала "Богородицу". А на мои слёзы и недоумения о жизни монахини советовали: "А ты у батюшки спроси", или: "Сходи к батюшке, поклонись, он подскажет". Я сначала не понимала, о каком они батюшке говорят? Оказалось - это они о преподобном Серафиме Саровском так говорят, как о живом.
    Мне открывался новый мир со своими законами. В этом мире все живы и есть только одна правда - Божья. И эта правда, в той степени, в которой мне было возможно её увидеть, понять, прикоснуться к ней, не имела ничего общего с людской правдой, с содержанием человеческой жизни, по крайней мере, в моём прежнем понимании. Потому что - как я жила? Как все - для себя. Я сама у себя на первом месте. И проблемы мои - самые важные проблемы. Весь остальной мир должен под меня подстраиваться, а не наоборот. Как это там в песне поётся: "Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас"? Уступить - это значит проявить слабость. Если что-то или кто-то мне не нравится - осуждаю, а то и готова изменить, перекроить его под себя. Имею право и могу в угоду себе не только обстоятельства использовать, но и людей, в том числе, и даже в первую очередь - близких людей. Даже в близких отношениях, в любви, мы ищем выгоду для себя. А готовы ли мы ради близкого человека в чём-то себя ущемить? Что-то оторвать от себя и отдать? А пожертвовать чем-то: временем, деньгами?.. А здоровьем?.. А жизнью?.. Да, подумать надо о многом, если есть вопросы, значит, будут и ответы. Только надо эти ответы искать - внимательней смотреть за своей жизнью и вокруг. Может, тогда и увидишь что-то...
    Когда ждали на остановке автобус, чтобы ехать на станцию, беспокоясь, как бы не опоздать на поезд, мимо снова прошествовали те двое - мужчина с больной девочкой. И кто-то рядом пояснил: московский профессор, разошёлся с женой, женился на молодой. Родилась девочка. Аутизм. Сначала мучались вместе с молодой женой. Ездили по врачам, а потом по монастырям. Молились. Но жена не выдержала, помучалась, помучалась и ушла от него, а он уверовал. И остался один с больным ребёнком. Ушёл с работы, перебрался в Дивеево, купил домик при монастыре, сторожит, прислуживает и нянчится со своей девочкой.
    Всему рад и всем кланяется. Он пожертвовал ради неё карьерой, положением, но не бросил, не сдал государству. Ради любви к ней он отдал свою жизнь Богу, взвалил на плечи и тянет свой крест. Значит можно жить не только ради себя? Значит есть настоящая Любовь? Которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не гордится, не превозносится, не ищет своего, не раздражается, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит и никогда не перестаёт?
    Как сейчас вижу, как он проходит мимо нас и несёт девочку на плечах, как свой крест.
    Вспомнила, он называл девочку Любаша.
    Такая Любовь есть.

Ирина Нечаева